Как видите, в своих объяснениях мне пришлось, так сказать, залезть в антропософские «дебри». Не примите это за попытку Вас распропагандировать! Просто я не могу объяснить Вам мою точку зрения как-нибудь иначе!
Что Вы сейчас «молчите» — совсем не страшно! Сужу по себе: я «молчал» 30 лет. И мне представляется, что я от этого более приобрел, чем потерял. Вы еще молоды, и более чем вероятно, что Вы после некоторого внутреннего кризиса опять возьметесь за стихи, и притом успешнее, чем если бы такого кризиса не было. У подлинного поэта (а Вы как раз принадлежите к таковым) молчание — отнюдь не потерянное время, а период творческого накопления и становления.
Вы интересуетесь моим мнением о статье Адамовича?[46] Можно по-разному относиться к этому последнему, но как-никак он — «генерал» от эмигрантской критики, мнение его (нередко спорное) имеет вес, он создает репутацию поэтам, и все они с замиранием сердца смотрят ему в рот (мне рассказывали, что Иг<орь> Чиннов считал для себя мнение Адамовича вроде того что вопросом жизни или смерти). Вот почему положительный отзыв Адамовича всегда ценен.
Для меня лично отзыв обо мне в статье «Новые голоса»[47] явился большой неожиданностью. Дело в том, что мои литературные друзья меня всегда против Адамовича предостерегали. — Если А<дамович> о Вас когда-нибудь напишет, — предупреждал меня один из них, — он Вас не пощадит, ибо самый характер Ваших стихов ему глубоко чужд и даже враждебен. Получилось, однако, совсем иначе. Конечно, А<дамович> подошел ко мне с чисто формальной стороны, но, очевидно, таков вообще его подход к поэзии. Повторяю: столь благожелательного отзыва я от А<дамовича> не ожидал и был им приятно удивлен. Даже его оговорки настолько деликатны («изредка», «словно по рассеянности»), что почти не ощущаются как таковые. Он, кстати, ошибся: «Моя рука» и написана и напечатана не до, а после войны (в 1947). Насчет Тэффи А<дамович> вспоминает правильно. Она чрезвычайно любила мои стихи и на этой почве и произошло наше знакомство[48]. На своей подаренной мне книге она написала: «самому любимому поэту моих последних лет».
Конечно, обо всех «нас» А<дамович> написал слишком поверхностно и кратко, но это, пожалуй, к лучшему, ибо в длинных статьях А<дамович> обычно не только убегает от темы куда-то в сторону, но нередко, начав «за здравие», заканчивает «за упокой», и впечатление получается весьма двусмысленное. Такова была статья А<дамовича> о том самом Чиннове[49], о котором я упомянул выше. И все же с тех пор (что значит подпись «Адамович»!) Чиннов числится, так сказать, в полковниках от поэзии. После похвалы А<дамовича> никакой другой критик уже не укусит.
Желаю Вам от души здоровья, благополучья.
Сердечный привет супруге.
Искренне Ваш Д. Кленовский
28 июля <19>54
Глубокоуважаемый Владимир Федорович!
В этом «вне программы» посылаемом письме препровождаю относящуюся лично к Вам вырезку из «Русской мысли»[50]. Думаю, что она (если Вы ее еще не читали) Вас порадует, т. к. Ирина Одоевцева (жена Георгия Иванова) — талантливый поэт и мнение ее ценно (не судите о ней по приведенному в интервью неудачному ее стихотворению!). Я, во всяком случае, за Вас порадовался.
Если у Вас есть «Жизнь Арсеньева» (Чеховское изд<ательст>во[51]), обратите внимание на XIV главу первой книги. Перечитывая «Жизнь», я натолкнулся на эти забытые мною страницы и с удивлением прочел, что и Бунин и Ал. Толстой (которого Б<унин> цитирует) — верили в… перевоплощение! Как иначе объяснить слова Б<унина> о «своих прежних, незапамятных существованиях» и многое другое из этой главы?[52] А попробуй об этом написать — критики вцепятся тебе в горло и для всех высказываний Бунина безапелляционно найдут какое-нибудь на редкость простое объяснение! Кстати: мою статью в «Гранях» облаял (совершенно бездоказательно, конечно) некто Андреев на страницах «Рус<ской> мысли»[53]. Любопытно, что он, подобно Терапиано в «Н<овом> р<усском> с<лове>», посвятил свыше трети своей рецензии о журнале моей статье и даже открыл рецензию отзывом о ней, тогда как принято разбирать сперва прозу и стихи. Это свидетельствует о раздражении, которому захотелось скорее дать выход! В заключение Андреев ехидничает, что вот-де, мол, Кленовский, «поэт “христианской музы”», снюхался с антропософией! Как будто антропософы — не христиане! Неизменное заблуждение всех ее противников, которые, к слову сказать, нападают на нее, не имея о ней ни малейшего понятия.
Кстати о перевоплощении: о таких же своих прежних земных существованиях вспоминает Фед<ор> Степун[54] в третьем томе своих вышедших по-немецки мемуаров[55]. Как видите, мысль эта присуща некоторым никак не связанным с антропософией людям и является для них чем-то, если можно так выразиться, органическим, а не вычитанным или заученным.
Послал Вам длинное письмо 17 июля (простой почтой).
Сердечный привет! Д. Кленовский
7 авг<уста 19>54
Дорогой Владимир Федорович!
Наши письма скрестились; вероятно, в тот день, когда я получил Ваше (позавчера), получили и Вы мое, находившееся в пути дольше, чем обычно, ибо послал я его, по финансовым соображениям, не воздушной, а простой почтой. После него Вы должны были получить еще одно, с отзывом Ирины Одоевцевой о Ваших «Романсах». Надеюсь, что отзыв этот Вас порадовал и даже, помноженный на отзыв Адамовича, воодушевил на новые поэтические подвиги! Как сказал Козьма Прутков (цитирую по памяти): «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза»[56]. Вероятно, по той же причине последнее время взялся и я усерднее за стихи и после почти годичного полного молчания написал за месяц сразу 10 штук, годных для печати. Опустил их в копилку следующей моей книги (в журналах печатать не буду), ибо, как я Вам, кажется, уже писал, хочу составить ее не менее чем на 3/4 из стихов нигде еще не опубликованных.
Ваше сообщение о том, что Вы работаете над новой поэмой, меня глубоко порадовало и… умилило. Есть же еще, подумал я, поэты, которых не устрашает подобное предприятие! Честь им и слава! Ведь когда-то поэта, в «послужном списке» которого не было хотя бы одной поэмы, и за поэта-то не почитали! Как все с тех пор измельчало! Желаю Вам от всего сердца творческих сил и удачи!
Грубость Гуля[57] — общеизвестна, мне на нее жаловались многие. Да и на своей шкуре я ее испытал: весной прошлого года, обидевшись на одну мою пустяковую авторскую просьбу, Гуль после самых восторженных отзывов о моих стихах вдруг, со злости, не иначе, наговорил мне о них в письме такого, что мне, при всем моем миролюбии, не осталось ничего другого, как отказаться от дальнейшего сотрудничества в «Н<овом> ж<урнале>»[58], отказаться, потому что одновременно со всеми своими грубостями Гуль настойчиво просил у меня… новых стихов для ближайшего №! Не думаю, впрочем, что Гуль будет груб с Вами, если только Вы не дадите ему для этого какого-либо повода. Он груб, злостен и злопамятен, когда он обижается (а обидчив он до крайности, и притом по пустякам); по мнению хорошо знающих его людей, это у него своего рода болезнь. Но просто по поводу статьи он, думается мне, грубить не станет. В «Н<овом> ж<урнале>» Гуль полный хозяин. Карпович[59] самоустранился и все передоверил Гулю. За два года своего «царствования» Гуль перессорился со многими постоянными сотрудниками журнала, и Карпович отнесся к этому с полным равнодушием, хотя кое-кто, я знаю, обратил его внимание на ненормальность такого положения вещей. Как раз недавно мне писали, что Карпович «очень огорчен поведением Гуля в отношении меня». Весьма приятно слышать, но что он предпринял, чтобы спасти положение? Карповича все называют милейшим, но бесхарактерным человеком. Гуль, несомненно, улучшил журнал, делает за редактора всю работу, и последнему при нем не житье, а масленица. С какой стати Карповичу ссориться с Гулем ради пары-другой писателей, а тем более поэтов, которых и без того как собак нерезаных? Поэты нуждаются сейчас в «трибуне», а не наоборот! Вот в «Опытах»[60], говорят, поэты годами «стоят в очереди»!
Учтите, впрочем, что Гуль иногда «кивает» на Карповича: мол, мне, Гулю, очень нравится, но необходимо еще мнение редактора… Обычно это случается тогда, когда Гуль собирается отказать и золотит пилюлю или хочет показать свою мнимую непричастность к такому отказу. По последним слухам, однако, Карпович, освободившись от части своих университетских обязанностей, намерен уделить больше времени и внимания журналу.
